После этого мама несколько дней повторяла, что Таня ударила ее ножом в спину. Я думаю, что она просто испугалась. Но Таня оказалась права, потому что редактору понравилась книга, и он отправил маме предложение опубликовать ее, и хотя поначалу мама ни в какую не соглашалась, все же она сдалась, хотя не думаю, что ее дружба с Таней с тех пор осталась прежней.

Книга была посвящена мне. «Маленькой Нине. Надеюсь, что она все исправит». Мне кажется, очень грустный эпиграф.

«Птицы мычат» рассказывает о маленькой девочке по имени Кора, которая проснулась однажды утром и обнаружила, что все изменилось. Небо сделано из бисквита, цветы пахнут соусом, птицы мычат, а ее мама и папа превратились в крошечных человечков, которых она поставила на камин и чьи голоса были такие слабые, что она не могла расслышать, что они говорят. Маленькой девочке предстояло выяснить, почему это случилось и сможет ли она повернуть все вспять, чтобы все стало как прежде.

Она никогда мне ее не читала, вот что интересно. Я читала сама – я прочла все ее книги. Учителя в школе всегда говорили, что я была самой счастливой девочкой в мире, чья мама пишет книги специально для нее. «Они про тебя? Уверена, что да!»

Я так и не смогла им сказать, что я поняла в семь-восемь лет: «Нет, они про маму».

Она пишет книги о маленькой потерянной девочке, которой она была и которой осталась, но я не думаю, что она поняла, о чем ее книги. Правда в том, и я скажу это один раз и больше не буду к этому возвращаться, потому что мне от этого больно: я никогда не понимала мамины книги, и я не знаю почему. Я просто им не верю. И это в каком-то смысле делает меня самой плохой, самой неблагодарной в мире дочерью. «Птицы мычат» продавались и продаются – они есть в каждой библиотеке страны. Я должна любить эту книгу, потому что она кормила нас: перед тем как ее издали, моя классная руководительница позвонила в социальную службу, потому что увидела, что мне снова были малы ботинки, но к тому времени над нами уже кружил сотрудник опеки. Миссис Полл пришлось одолжить маме денег, чтобы купить мне хорошие зимние ботинки (не те тряпочные, на резиновой подошве, которые давно развалились и стали слишком малы) и пальто (не прошлогоднее, которое все лето доедала моль и чьи рукава мне доходили только до локтей).

Как только «Птицы мычат» набрала популярность и у нас появились какие-то деньги, мы выкупили первый этаж капитана Веллума, после того как он умер, и для меня оборудовали подвальную спальню – к тому времени отмытую от сырости и обклеенную розовыми обоями от Лауры Эшли, с подобранными в цвет одеялом и набором подушек. Я думала, что умерла и попала в рай.

И фотография родителей у Бодлианской библиотеки отправилась в новую спальню мамы на первом этаже. Она стояла там годами, на камине, рядом с медным деревцем, которое она купила в антикварной лавке в Камден-Пассаж. Она начала покупать себе ожерелья, заключив контракт на книгу, когда денег стало еще больше: просто бижутерия, цветной пластик или стекло, или ракушки. Она развешивала их повсюду; иногда они стучались друг о друга, как китайские колокольчики, когда окна дрожали от грозы или когда кто-то хлопал входной дверью. Так вот, мама начала покупать ожерелья, и мы стали ездить в отпуск – не очень успешно, но, по крайней мере, меняли обстановку, – и когда мне было семь лет, она бросила работу официантки в итальянском ресторанчике неподалеку. Я думаю, она боялась снова остаться без денег, поэтому оставалась там дольше, чем действительно было нужно. В те вечера я отправлялась к миссис Полл – что мне, в любом случае, очень нравилось. Бедная мама.

Потом нытики Лоусоны переехали в собственный дом, и мы выкупили у кооператива их квартиру на первом этаже. Миссис Полл обычно смотрела на нас вниз со своей лестничной площадки. «Вы все ползете вверх, как плющ, – говорила она. – Держу пари, так вы выкурите меня из дома, пока я сплю».

Когда она умерла, с мамой связались ее ужасно серьезные и важные адвокаты. Мама, подумав, что ей принесли неоплаченный счет за что-то, была поражена, когда вместо этого ей сообщили, что миссис Полл оставила нам наследство в 50 000 фунтов, поделенное между мамой и мной, и что еще она оставляла нам свою квартиру: «Чтобы у Дилайлы и Нины наконец был свой дом и они были семьей».

До этого времени мы не чувствовали себя семьей, она была абсолютно права. И вот так мы стали владельцами всего этого высокого, неуклюжего дома у канала. Неудача, потом выдержка и упорная работа, потом счастливый конец: как я всегда говорю, на верхний этаж пришлось очень долго подниматься. И в какой-то момент мама, наверное, просто убрала их с папой фотографию, потому что, хотя эта сцена, их улыбки, их позы и врезались мне в память, после этого я о ней больше не помнила.

Сегодня многие люди говорят: «Я плохая мать». «Она не очень хорошая мать». «О, я просто ужасная мать». Как будто ждут какого-то осуждения. Вот этот человек: плохая мать. А вон там, через три дома направо, хорошая мать. Я никогда не думала о своей матери этими категориями. Она – моя единственная мама, поэтому как я могу сравнивать ее с другими? Я всегда знала, что она любит меня, даже когда она неделю меня не мыла, и когда я не ходила к друзьям на день рождения, потому что у меня не было подарка. Она всегда старалась для меня.

Кроме того, мне повезло. У меня был еще кое-кто, кто за мной присматривал.

Миссис Полл появилась, как Мэри Поппинс, из ниоткуда, когда мне было примерно шесть месяцев. А когда мне было почти одиннадцать лет, она внезапно умерла в самом начале своего отпуска в Лайм-Реджис, и в общей сложности она была с нами почти целых десять лет. В то время мне казалось особенно несправедливым, что она умерла там, потому что она всегда мечтала поехать в Лайм. Она никогда не ездила в отпуск, вместо этого устраивая себе однодневные поездки: в Бате у нее была подруга и какой-то далекий родственник в Кембридже, и время от времени она ездила к ним на денек, но нечасто. До сих пор я по привычке смотрю вверх, когда иду по Ноэль-роуд, в надежде увидеть свет в ее окнах. Она всегда была дома. И мне так жаль, что я не могу ее ясно себе представить, ее лицо расплывается в памяти. У меня не осталось ее фотографий. Она просто всегда была рядом.

Несколько лет мама работала официанткой в старомодном итальянском ресторанчике на Аппер-стрит. Три дня в неделю, когда я была маленькая, миссис Полл забирала меня из школы, и мы с ней пили чай, пока мама была на работе. Но обычно я и так поднималась к ней. Я начала ненавидеть выходные: у меня не было повода пойти к миссис Полл. Но иногда я придумывала всякие поводы: мне кажется, дымом пахнет, миссис Полл. Иди посмотри на эту божью коровку в саду, миссис Полл. Мамы уже давно нет, и мне одиноко, миссис Полл. Ее дверь запиралась только на щеколду, но я всегда стучала. Мама вбила мне в голову, что я не должна считать весь дом своим, что я должна давать ей отдыхать. Но я ей не верила. Я была убеждена, с детским высокомерием, что ей нравилось быть со мной.

Ее кухня была очень стильной для того времени. Таковой была и она, всегда одеваясь со вкусом. Кухонная мебель была отделана агрессивно оранжевым, и отдельно стояла коричневая плита; у желтого стола из соснового дерева была скамейка, на которую я вставала на коленки и глазела на канал, в который упирался наш дом, и на Сити за каналом. Теперь этот чудесный вид исчез за монолитными офисными зданиями и пустыми квартирами миллионеров. Но тогда можно было разглядеть краешек большого мясного рынка Смитфилд, открытое пространство древнего Чартерхаус, купол собора Святого Павла, сшитые будто из лоскутов улочки с новыми домиками и офисами, построенными на месте воронок от бомб.